— Никого не было? — Мама не поверила. От недоверия сама собой потянулась к деревянной ложке. Погрозила ею Лизель и сказала: — Возвращайся туда сейчас же, и если придешь домой с бельем, лучше вообще не приходи.

— Правда?

Таков был комментарий Руди, когда Лизель передала ему, что сказала Мама.

— Хочешь, убежим вместе?

— Мы помрем с голоду.

— Да я и так помираю! — Оба рассмеялись.

— Не, — сказала Лизель. — Надо идти.

Они зашагали по улице, как всегда, если Руди провожал ее. Он всякий раз старался быть рыцарем и хотел нести мешок, но Лизель не давала. Только ее голове грозило, что по ней прогуляется деревянная ложка, так что и полагаться ей приходилось только на себя. Любой другой может и встряхнуть мешок, махнуть им или позволить себе иную — пусть самую малейшую — небрежность, а для нее это уже недопустимый риск. Кроме того, разреши она Руди нести белье, он за свою службу будет, чего доброго, рассчитывать на поцелуй, а это уж никак не возможно. Ну и потом, Лизель уже привыкла к своей ноше. Она перебрасывала мешок с плеча на плечо, меняя сторону примерно через каждые сто шагов.

Лизель пошла слева, Руди справа. Мальчик почти непрерывно болтал — о последнем уличном матче, о работе в отцовской мастерской и обо всем, что приходило на ум. Лизель пыталась слушать, но не удалось. Слышался ей только ужас, колоколами полнивший уши, — тем громче, чем ближе они подступали к Гранде-штрассе.

— Ты куда? Разве не тут?

Лизель кивнула — Руди был прав, а она хотела пройти мимо дома бургомистра, чтобы еще немного потянуть время.

— Ну, иди, — поторопил ее Руди. В Молькинге темнело. Из земли карабкался холод. — Шевелись, свинюха. — Руди остался ждать у калитки.

Дорожка, за ней восемь ступеней парадного крыльца и огромная дверь — как чудовище. Лизель нахмурилась медному молотку.

— Чего ждешь? — крикнул Руди.

Лизель обернулась и посмотрела на улицу. Есть ли у нее какой-нибудь способ — хоть какой-нибудь — избежать этого? Осталась ли еще какая-то возможность или — уж скажем прямо — какая-то ложь, о которой Лизель не вспомнила?

— До ночи тут торчать? — опять донесся голос Руди. — Чего ты, к черту, ждешь?

— А ты заткнись там, Штайнер! — Это был вопль, но вопль шепотом.

— Чего?

— Я сказала, заткнись, глупый свинух!

С этими словами Лизель вновь повернулась к двери, взялась за медный молоток и три раза постучала — без спешки. С той стороны приблизились шаги.

Сначала Лизель не смотрела на женщину, уставившись на мешок с бельем в своей руке. Передавая его, изучала завязки, пропущенные по горлу мешка. Ей подали деньги, и после не было ничего. Жена бургомистра, которая никогда не разговаривала, лишь стояла в своем халате, пушистые волосы собраны сзади в короткий пучок. Слабо проявился сквозняк. Что-то вроде воображаемого дыхания трупа. Но никаких слов так и не было, и когда Лизель набралась храбрости поднять глаза, лицо у женщины было не осуждающее, а совершенно отстраненное. Секунду-другую она смотрела поверх плеча Лизель на мальчика, потом кивнула и отступила в дом, закрывая дверь.

Довольно долго Лизель стояла, упершись носом в деревянное одеяло двери.

— Эй, свинюха! — Нет ответа. — Лизель!

Лизель попятилась.

Осторожно.

Задом спустилась на пару ступеней, прикидывая.

Получается, что женщина, может, вовсе и не видела, как Лизель украла книгу. Уже темнело. Может, получилось, как бывает: кажется, будто человек смотрит прямо на тебя, а он смотрит куда-то мимо или просто замечтался. Каков бы ни был ответ, Лизель оставила попытки дальнейшего анализа. Ей сошло с рук, и ладно.

Она развернулась и прошла остальные ступени уже нормально, последние три одолев одним прыжком.

— Пошли, свинух!

Она даже решилась рассмеяться. Паранойя в одиннадцать лет свирепая. Прощение в одиннадцать лет опьяняет.

Прошло несколько недель.

Футбол на Химмель-штрассе.

«Пожатие плеч» — чтение между двумя и тремя часами каждую ночь после страшного сна или днем в подвале.

Еще один благополучный визит в дом бургомистра.

Все было чудесно.

До тех пор, пока.

Когда Лизель пришла в следующий раз, без Руди — тогда-то и представился удобный случай. В тот день надо было забрать белье в стирку.

Жена бургомистра открыла дверь, и в руке у нее не было обычного мешка с бельем. Она отступила в сторону и знаком известковой руки и запястья пригласила девочку войти.

— Я пришла только забрать белье. — Кровь высохла у Лизель в жилах. И раскрошилась. Лизель чуть не рассыпалась на куски прямо на крыльце.

И тут женщина сказала ей свои первые слова. Протянула холодные пальцы и произнесла:

— Warte. Подожди. — Убедившись, что девочка успокоилась, она повернулась и торопливо ушла в дом.

— Слава богу, — выдохнула Лизель. — Она его сейчас принесет. — «Его» — это белье.

Но женщина вернулась вовсе не с ним.

Она пришла и замерла в немыслимо хрупкой непоколебимости, держа у живота башенку книг высотой от пупка до начала грудей. В чудовищном дверном проеме женщина казалась такой беззащитной. Длинные светлые ресницы и легчайший намек на мимику. Предложение.

Войди и погляди — вот такое.

Она собирается меня помучить, решила Лизель. Заманит меня в дом, разожжет камин и бросит меня в огонь вместе с книгами и со всем. Или запрет в подвале без еды и питья.

Однако отчего-то — видимо, соблазна книг не одолеть — девочка поняла, что входит в дом. От скрипа своих шагов по деревянному полу Лизель поеживалась, а наступив на больную половицу, ответившую стоном дерева, совсем было остановилась. Жену бургомистра это не смутило. Она лишь мимоходом оглянулась и шла себе дальше, к двери каштанового цвета. Там на ее лице появился вопрос.

Ты готова?

Лизель чуть вытянула шею, словно так можно было заглянуть за мешавшую дверь. Несомненно, это и была подсказка — открывай.

— Езус, Мария…

Лизель сказала это вслух, слова разлетелись по комнате, заполненной холодным воздухом и книгами. Книги повсюду! Каждую стену укреплял стеллаж, забитый плотными, но безупречными рядами книг. Вряд ли можно было разглядеть цвет стен. И надписи всех возможных форм и размеров на корешках черных, красных, серых и всяких цветов книг. В жизни Лизель Мемингер видела очень мало чего-то настолько прекрасного.

В изумлении она улыбнулась.

На свете есть такая комната!

Даже попробовав стереть улыбку рукой, Лизель мгновенно поняла, что в этих маневрах нет смысла. Она почувствовала, что взгляд женщины движется по ее телу, и когда обернулась, этот взгляд остановился на ее лице.

Раньше Лизель бы и не подумала, что может быть столько молчания сразу. Оно тянулось, как резина, просто умирая от желания разорваться. Его разорвала девочка.

— Можно?

Слово замерло посреди необъятной пустоши деревянного пола. От книг его отделяли километры.

Женщина кивнула.

Можно, да.

Постепенно комната сжалась, так что книжная воришка, сделав лишь два-три шажка, смогла коснуться полок. Лизель провела тыльной стороной руки по первой, слушая, как шуршат ее ногти, скользя по книжным позвоночникам. Прозвучало, как музыкальный инструмент или мелодия бегущих ног. Лизель повела двумя руками. Все быстрее. По разным полкам наперегонки. И рассмеялась. Голос распирал, рвался из горла, и когда она остановилась наконец и замерла посреди комнаты, то не одну минуту стояла, переводя взгляд с полок на свои пальцы и обратно на книги.